Ссылка на перевод при перепосте обязательна. Спасибо за понимание.

GALE SUNDAY COFFEE
Bilbao 30-03-2014

перевод Анастасии Кисиленко Medveditsa
спонсоры: Panda13, alisein, NataOlle, Lannire, 13elena, GABRIELL_&, NataliM.

источник - траснскрипт у kinwad

Гейл: Начнём.

- Я знаю, что вам понравилась книга «Огнемёты». И я хочу спросить, что вам в ней так понравилось, потому что мне она показалась невероятно женоненавистнической, так что я хочу узнать ваше мнение.

Гейл: Ну, вам придётся рассказать об этой книге, нужно рассказать о ней всем, о чём она. Иначе никто не поймёт, о чём я говорю.

- Книга Рейчел Кушнер «Огнемёты» - в начале речь идёт о человеке, который воевал в Первой мировой войне, он был курьером на мотоцикле… (Следует долгий пересказ книги).
[Составить некоторое представление можно здесь, книга первая в списке. Кроме того, на одном из сайтов есть такой синопсис:
На дворе 1975 год, и Рено – названная так в честь города, где она родилась – приезжает в Нью-Йорк, с намерением превратить своё увлечение мотоциклами и скоростью в искусство. Её приезд совпадает со взрывом активности в мире искусства – художники заселяют опустевший индустриальный район Сохо, проводят акции в Ист-Виллидж и стирают грань между жизнью и искусством. Рено знакомится с компанией красноречивых мечтателей, которые становятся для неё своеобразными наставниками в области чувств. Пылкая, ранимая и смелая, она заводит роман с художником по имени Сандро Валера, полу-отвергнутым отпрыском итальянской империи по производству мотоциклов и автопокрышек. Во время визита в семейный дом Сандро в Италии, Рено связывается с членами радикального движения, наводнившего Италию в 70-е годы. Предательство стремительно втягивает её в мир подполья.]

Гейл: Её зовут Рено. [Имя главной героини.]

- Её так назвали, потому что так назывался город, откуда она родом.

Гейл: Это её имя. Её всегда зовут только так. То есть, из-за того, что она родом из этого города, это её имя в книге. Так всё устроено.
И вот вам показалось, что эта книга женоненавистническая, да? Вас это обидело, вас это раздражает, в чём-то, может быть… Я не хочу ничего приписывать вам… может быть, вас оскорбило и шокировало то, что происходит в книге, и её реакция, описанная в книге. Она рассказчик. Она средство для того, чтобы заставить вас почувствовать то, что вы почувствовали. Если бы у неё было какое-то суждение или мнение о происходящем, книга бы застопорилась, дала сбой.
Потому что она не должна выносить суждений. Она слишком молода. Она не понимает, что происходит. Она живёт в мире, полном мужчин. Она попадает в анархистское восстание в Италии в тот момент, когда оно происходит. Нельзя… вы понимаете, что я хочу сказать? Если бы она выносила суждение, если бы у неё было мнение об этом, книга стала бы чем-то другим. Потому что она – окно, понимаете? Именно это, по-моему, Рейчел пыталась сделать. Думаю, в этом было её намерение.
Я вовсе не возражаю вам относительно того, что вы испытывали, читая книгу, наблюдая за её взаимоотношениями, как она общается с людьми. Но, например, когда мужчина, с которым у неё роман, целуется со своей кузиной, и она это видит, она сталкивается с европейским миром, с его социальными нормами, к которым она не готова, понимаете? Он очень богат, так? Он потенциальный наследник огромной империи. Он целуется со своей кузиной.
Если вы хотите объяснять и то, и то и это одновременно, то книга станет длиной в пять миллионов страниц. Понимаете, о чём я? Она не могла всё это разжёвывать. Это ваша работа. Это ваше дело, так?
Я не… Мне кажется, её книга невероятно сложна и невероятно трудна для понимания, в том смысле, что… Например, для меня, как американца, родившегося там, где я родился, и воспитанного так, как меня воспитали, есть вещи, которые, как мне кажется, я знаю о европейской истории и культуре, но я ничего толком не знаю, верно? И она прямо говорит об этом. «Вы ничего не знаете». Как не знает и персонаж, чьё имя может быть Рено, а может и нет. Она тоже ничего не знает, она переживает эти события так же, как переживаю их я. Думаю, у вас бы не сложилось того впечатления, какое у вас возникло, если бы она как-то реагировала на них. То, что происходит в книге, вся та дискуссия, которая ведётся на Амазоне, [на сайте amazon.com почти три сотни отзывов о книге. – прим перев.] всё это… это должно быть открыто, должно быть свободно, правда? Так должно быть.
Я знаю её. Знаю очень хорошо. Она слишком умна, чтобы заблуждаться. Просто так и есть. Я неплохо её знаю, мы давно знакомы. Она мой хороший друг, но я говорю это не потому, что она мой хороший друг. У неё мозг раз в пять больше, чем у большинства людей, которых я в жизни встречал, и большинства людей на свете вообще. Посмотрим, что будет с её следующей книгой, знаете. Я думаю, в следующий раз…

- Еще раз, как её зовут?

Гейл: Рейчел Кушнер.

- Теперь мне захотелось прочесть книгу.

Гейл: Да, хорошо. Прочтите. Потому что это чертовски хорошая книга.

- Она называется?..

Гейл: «Огнемёты». Я так скажу… Это прекрасная книга, и она поднимает прекрасную тему. Когда книга начинается, вы не понимаете, почему она не реагирует более бурно, но в то же время – вы верите, что женщина, в те годы, когда начинается действие в книге, участвует в гонке на итальянском гоночном мотоцикле в Бонневилле? Почему её вообще пустили за руль? Это какой-то вздор. Это нелепость. Это абсурд. Но вас знакомят с книгой именно так, чтобы вам захотелось услышать и всё остальное, верно?

- Я думала, это не должно было быть абсурдом. Я думала, так происходит со стройными девушками – ей позволили сесть на мотоцикл потому, что она красотка. «О, она красотка, давайте разрешим ей».

Гейл: Ясно. Но то, что вы сейчас сказали – что вы сказали? Вы выразили очень конкретное представление, суждение об этих парнях, правильно? Хорошо. Но когда вы на этой соляной плоскости, насколько я знаю об этом, если вы собираетесь участвовать в испытании на скорость очень дорогой машины, если вы потратили целый год, стараясь улучшить рекорд, вы ни под каким видом не посадите на неё того, кто не умеет её водить. То, что они вообще решат это сделать, потому что она, возможно, красивая женщина и достаточно худенькая, чтобы удержаться в седле – это само по себе смехотворно. Они бы просто расписались в своей неадекватности, понимаете? Этого никогда бы могло произойти, это невозможно.
Или могло бы, но тогда тем, кто финансирует эту машину, пришлось бы передушить всех остальных на гоночном треке, потому что на кону их деньги. Всё упирается в деньги. В этом здесь всё дело, в то время как художник… в книге для неё это произведения искусства. Она разбирается в том, как творчество превращается в товар. У неё это очень хорошо получается.
Я понимаю, что вы хотите сказать. Но по-моему, с ней происходит то, и это, и это, и еще это, и всё в одно и то же время. И я могу ошибаться. Может быть, я защищаю её сейчас, потому что мне кажется… ну, мы же не хотим ругаться. (Общий смех.)

- Я не хотела нападать на вашу подругу, я просто…

Гейл: Я не… я не это имел в виду. Я просто дурачусь, мы же собрались, чтобы хорошо провести время, правда? Но я понимаю, о чём вы, и я думаю, что у вас… Мы уже говорили об этом. Если бы вы прочли некоторые отзывы об этой книге, особенно написанные мужчинами – они не понимают. Они не понимают, о чём она пишет. Они хотят говорить о своих знаниях техники, о национальной политике, о социалистах и демократах. До них не доходит идея, что история, происходящая в книге, это история о том, как эту женщину лишает голоса тот мир, в котором она живёт. Понимаете? Я думаю так. Кто-нибудь из вас читал книгу? (Слышатся и «да», и «нет»). Да – вы уловили эту идею, да?

- Да. Она как бы оказывается в гуще событий, о которых не имеет никакого понятия, и ты веришь этому, потому что таков климат того времени, той страны в 70-е годы. Когда «Красные бригады» устраивали взрывы в Италии, она ничего не понимает, потому что она… эээ…

Гейл: Верное замечание; и пожалуй, об этом я и говорю. Если бы у неё было более твёрдое мнение, более реакционное, она никогда бы не оказалась в той квартире с этими революционерами. Она не могла бы попасть туда к ним, верно? Она бы ушла намного раньше, потому что увязла бы в спорах намного раньше в сюжете книги.

Это очень правдивая тема для книги. Это правдивая история, рассказ с точки зрения этой женщины, со всеми этими наслоениями политики, философии, производства, мира искусства и того, каким был Нью-Йорк в то время: все эти наркотики, проституция, отключение света на Таймс-Сквер. Она впервые идёт смотреть порнофильм, и когда выходит из кинотеатра, весь город погружён во тьму. Это охуенно гениальная сцена. И я не думаю, что она бы позволила себе досмотреть этот фильм до конца, если бы у неё были те убеждения, о которых, мне кажется, вы говорите. Может быть, я ошибаюсь. Я не знаю. Вы должны выстроить динамику, чтобы такие вещи могли происходить. И в каком-то смысле, вы должны отключить тормоза, тормоза ваших личных убеждений, тормоза того, как вы реагируете на что-либо. Она почти что… как будто она была скована, знаете, и потому это происходило. Я не знаю. Не знаю. Но это… я читал книгу всего один раз, и еще кроме того читал фрагменты. [На сайте была новость об этом.] И я жду того, чтобы через год-другой вернуться к ней и попробовать разобраться, о чём же эта книга. Помимо её абсолютной гениальности. (Смех.)

- В одном интервью вы сказали, что какую бы роль, какого бы персонажа вы ни играли, вы должны любить своего персонажа, чтобы сыграть его хорошо.

Гейл: Ну, не в том смысле, что мне бы хотелось иметь такого друга. Я не это имел в виду. Я хотел сказать, я должен верить, что в любом… Вы должны верить, что вы – этот человек; и даже самый ужасный человек, какого вы можете себе представить, даже самый, может быть, психологически искалеченный, психопат – в какой-то степени он себя любит, в какой-то степени он верит [что он прав], он должен как-то оправдывать то, чего он добивается. Понимает ли он это сам, насколько это осознанное решение, я не знаю… то есть, мы не знаем, это человеческая природа. Это всё, что я хочу сказать. Речь не о том, что он мне нравится. Речь о том, что я поддерживаю его в том, что он такой, какой есть, каким бы ненормальным он ни был, или глупым, или раздражающим. Просто нужно найти обоснование этому, потому что иначе я буду осуждать моего персонажа, и это станет помехой. Если я ставлю преграду между тем, что я делаю, что я говорю, и тем, что он должен говорить, и думаю о том, как мне ненавистен этот персонаж. Я так делал когда-то. Так ничего не получается, понимаете? Это не интересно. И это не выглядит правдоподобно. Вот мы с вами сейчас разговариваем, и если я не буду верить в то, что я говорю, вы это поймёте. Я не могу так разговаривать, не могу говорить (произносит медленно и издевательски серьёзно) «ты должен верить, потому что очень важно, чтобы…» - очевидно же, что я нифига не верю в то, что говорю. Вот что я хотел сказать.

- Важно ли для вас открывать что-то о самом себе, когда вы исследуете персонаж, может быть, что-то такое, чего вы о себе не знали?

Гейл: Ну, это наиболее сложная часть работы. Потому что, когда твой персонаж неприятен тебе, и он бы тебе совсем не понравился, если бы ты встретил его на улице, важно здесь то, что у всех нас есть что-то общее в жизни.

- Тёмные стороны.

Гейл: У всех нас есть тёмные стороны, и именно поэтому люди пишут и рассказывают истории, чтобы вы могли показать другим людям, как вы относитесь к чему-либо, какие чувства у вас вызывает что-либо, верно? Понимая это, ставя себя на его или её место, вы узнаёте что-то о самих себе, и иногда это неприятные вещи, понимаете? То есть, хочу ли я это узнать? Я не хочу этого знать. Но когда это… когда начинает работать камера, или занавес открывается, единственное, что я делаю, за что я в ответе – это чтобы люди смотрели, видели этот персонаж и верили в то, что он делает. Я сам здесь уже не имею значения. Это не моё собачье дело, понимаете, это не то, что делаю я. Но когда ты это делаешь, ты сводишь себя на нет, ты как бы… блокируешь это, понимаете? Скрываешь это. И в то же время, я не хочу видеть какое-то сдержанное, сделанное вполсилы исполнение того, что меня не волнует.

- Когда вы играете эмоционально тяжёлую роль, как вы избавляетесь от неё в конце съёмок фильма или после исполнения спектакля?

Гейл: Как я что? Простите, не расслышал.

- Как вы отстраняетесь, как избавляетесь от эмоционального стресса?

Гейл: Ну, есть миллион способов для этого. Я только что посмотрел один… (пауза) Это было довольно-таки здорово. Это… (пауза) я смотрел фильм вчера вечером, на испанском языке, он был дублирован, но это английский фильм. Это был… (щёлкает пальцами, вспоминая) Джо Эдгертон, да? Австралийский актёр. Джо Эдгертон, вы его знаете? (Смех, слышны ответы «нет».) Он играл в постановке «Кошка на раскаленной крыше» (Гейл путает названия, на самом деле имея в виду «Трамвай Желание») в Сиднее, с Кейт Бланшетт, где он играл Стэнли. Еще он играл в фильме с Томом Харди, где они играли, кажется, боксёров, да? (Теперь некоторые понимают, о ком речь.) И еще он был в «Великом Гэтсби». Ну короче, есть такой фильм, там был он и еще Джейсон… еще один австралийский актёр, Джейсон… [Гейл, очевидно, имеет в виду Джейсона Кларка. Однако ни один из трёх фильмов, где Кларк снимался вместе с Эдгертоном, не подходит под дальнейшее описание. – прим. перев.] Он был в "Клетке для кроликов". И еще… Вы видели фильм "Самый пьяный округ в мире"?

- Нет.

Гейл: Ребята, вы в кино ходите вообще? Словом, я смотрел этот фильм, это исторический фильм, дублированный на испанский, и этот актёр, Джейсон, он был не в себе, что-то происходило, у него был нервный срыв, и другой актёр удерживал его. Он явно был его другом или братом, что-то такое… я не понял толком, потому что не видел фильм [на английском]. Но поскольку я почти ничего не слышал, звук был очень тихий, я слышал, что говорят по-испански, но не разбирал слов, и я просто смотрел на лицо этого Джейсона, с ним происходило что-то страшное, понимаете? У него был нервный срыв. И во многом это просто техника. Это – «сейчас я должен выглядеть вот так», сюжет потом свяжет всё вместе, потому что мы смотрим фильм целиком. Ты знаешь, что персонаж оказался в такой-то ситуации, знаешь, что с ним произошло. И он должен выглядеть так, как выглядит. И это иногда совершенно неразличимо, но в этом и заключается магия всего этого, потому что если ты видишь, что у кого-то нервный срыв, и ты правда думаешь, что у него нервный срыв, то так и есть. Потому что ты думаешь, что у него нервный срыв. Но возможно, тебе голову морочат.

- Это вопрос актёрского исполнения.

Гейл: Иногда это просто чистая техника. В этом разница между системой Станиславского и технической актёрской игрой, понимаете? И здесь нет никаких правил, люди используют то, что им необходимо. Некоторые потом никогда не восстанавливаются. Некоторых действительно калечат их роли, знаете. Никогда не знаешь, что произойдёт.

- То есть, это значит, что нельзя позволять себе слишком погружаться.

Гейл: У меня нет никакого права решать это за других людей. Я этого не знаю точно, а вы?

- Я не знаю.

Гейл: Вот "Последнее танго в Париже" - он всегда будет таким же прекрасным фильмом? Он всегда будет таким же прекрасным. Пострадал ли он [Брандо] от этого фильма? Да. Он сильно пострадал. Почему? Потому что доверился Бертолуччи. Они хотели это сделать, и есть сценарий, есть история, которую они рассказывают, и всё, что было в его жизни, он… может быть, он раскрыл это. Может быть, нет. Может, всё это миф. Может, ничего этого вообще не происходило. Может быть, они веселятся. Кто знает?

- Как по-вашему, вы скорее используете эти технические приёмы или систему Станиславского?

Гейл: Простите, что вы сказали?

- Вы скорее используете технические приёмы, как вы сейчас сказали, «технику» в своей актёрской игре или систему Станиславского?

Гейл: Я не… я не использую систему Станиславского, на самом деле. Я считаю, если ты веришь в то, что делаешь, и твой персонаж создан достаточно убедительным, то твои чувства всё равно проявятся. Это неважно. Суть в том, как далеко ты готов зайти. И это работает в обе стороны. Иногда ты видишь очень техничное исполнение и можешь не поверить в него, потому что оно как бы чересчур, излишне яркое. Некоторые из лучших актёрских работ сделаны крайне сдержанно. Если твой персонаж псих, тебе незачем его нарочно накачивать, ты можешь играть сюжет изнутри персонажа, и публика, зритель сам всё поймёт.
Если фильм хорошо снят, с хорошим оператором, то появляется магия камеры. Камера – это 90% всего. Если человек действительно умеет снимать, если всё сработались, и у режиссёра есть хороший сценарий, и актёр спокоен и понимает свою задачу – это всё, что нужно. Здесь нет ни хрена сложного, понимаете. Вопрос в том, чтобы всё сошлось.

- Вы помните, что изначально привлекло вас в актёрской работе?

Гейл: Со мной произошло то, что я познакомился с одной женщиной-режиссёром, и она объяснила мне, как устроен театр, и тогда я начал понимать пьесы как нечто иное, нежели литературные произведения. Я действительно воспринимал их только как чтение, такое… Захватывающее, пьесы увлекательны, потому что ты всё это создаёшь у себя в голове, верно? Но стараясь понять… когда я узнал от неё о её актёрском процессе, она очень талантливая актриса, и когда я увидел её работу, меня заворожило всё это. И тогда я начал учиться этому сам. И потом, когда я сыграл пару ролей, и у меня возникло это взаимодействие с другими актёрами, и я знал, что они это видят, они это чувствуют, мы все чувствовали это одновременно – вот тогда это и случилось. Для меня.

- Что вы думаете об экранизации книг?

Гейл: Я думаю, что если это сделано хорошо, то это замечательно. Если это хорошая книга, если она интересна читателям, и если у кого-то есть талант и способность превратить её в сценарий, поставить фильм и найти актёров, которые сыграют в нём – почему нет?

- Я думаю, часто они не оправдывают ожиданий.

Гейл: Ну, невозможно… это совершенно разные вещи. Это другое… Когда кто-то берёт роман, или рассказ, или поэму, или песню и превращает её в фильм, то создаётся нечто совсем новое.

- Это проекция.

Гейл: Да, но это самостоятельная вещь. Я вчера беседовал об этом с одной из вас. Она здесь? Нет, кажется, её сейчас нет. Я смотрел постановку «Преступления и наказания». Она совершенно… Наше представление перевёрнуто вверх ногами, там нет… Это не то, что происходит в книге. Он перескакивает туда-сюда, он грезит о том, что происходит. Временами вы оказываетесь в его комнате, что не имеет смысла вне структуры романа. События происходят слишком рано, но это потому, что происходящее стало сном. Для такой книги, я думаю, это очень интересный подход, потому что он всё время был погружён в свои мысли, верно? По сути, это криминальная история. Это расследование убийства. Но если вынуть его из временных рамок и сделать так, чтобы причиной его действий стало происходящее в его мозгу, в противоположность его реакции на то, что он делает, то это очень интересно, правда?
Иногда [экранизация] удаётся. Иногда нет. Но она полностью распахивает книгу. И если вы эту книгу любите, если она вам нравится, то очень трудно смотреть снятый по ней фильм, из-за всех ваших чувств по отношению к ней. Фильм может вас разозлить. Но это определённо, как я думаю, исключительно стоящее занятие, понимаете?

- Что меня злит, это когда люди ни о чём не думают, а просто – «да, давайте снимем очередную Джейн Остин».

Гейл: Что снимем?

- Очередную Джейн Остин. Ну знаете, просто потому, что это будет хорошо продаваться.

Гейл: Но при том, что вы очень любите книгу, есть и другие люди, которые любят книгу не меньше вас, и они хотят увидеть другое её воплощение, хотят расширить представление о ней, потому что они спать ночами не могут, думая об этой долбаной книге, понимаете?

Ведущая: Нам пора заканчивать перерыв на кофе.

Гейл: (Шутливым тоном) Значит, выметайтесь. (Смех.)

КОНЕЦ